Моя работа (часть 1)
Первая работа, на которой я почувствовал себя важным человеком, была работа на должности начальника радиостанции, обеспечивающей связь выносного пункта наведения с самолётами – сверхзвуковыми реактивными истребителями. Радиостанция работала на ультракоротких волнах (УКВ). Связь на УКВ помехоустойчива, но только в пределах прямой видимости, что ограничивает радиус действия истребителей при управлении с аэродрома. Для расширения дальности действия весной 1954 года был создан выносной пункт управления в двухстах километрах севернее Сталинграда в Михайловке. В его развёртывании участвовал и я. Командовали нами бывшие лётчики. Они хорошо разбирались в воздушной обстановке, но не знали техники. Только я – сержант, младший авиационный специалист, знал все тонкости настройки радиостанции. Когда связь ухудшалась, вызывали к телефону меня. В голосе офицеров была тревога. Я представлял себе лётчика теряющего связь с землёй. Штурмана на истребителе нет. Внизу мелькают реки, леса, сёла. Скорость 30 км в минуту. И негде бедняжечке сесть. До аэродрома 200 км. Его не видно, а горючее на исходе.
Без связи лётчик не может найти аэродром, что смертельно опасно. От меня зависела жизнь людей. Я помнил тост Сталина: «Без этих винтиков сержантов мы с вами, товарищи генералы, ничего не стоим». Я чувствовал себя винтиком мощной машины -- истребительной авиационной дивизии, которая без меня станет грудой металлолома. Ведь, "... даже б солнце не всходило, когда бы не было меня!"
В июле 1954 года меня вызвали в штаб дивизии. Начальник штаба, полковник, сказал, что меня направляют в Харьков для сдачи экзаменов в высшее училище, и провёл со мной политбеседу - самую эффективную, которую я когда-либо слышал. Он сказал: «Мы были не грамотны. Учились на крови во время войны. Много жизней положили за то, чтобы вы могли учиться по книгам в мирное время. Когда выучишься, не забывай нас».
Мы учились усердно. Особенно эффективной была коллективная самоподготовка. Сообща мы долбили бесконечно большие математические величины. Ловили ускользающие бесконечно малые. Раскрывали неопределённости по правилам Лопиталя. Я звёзд с неба не хватал, но никогда не отказывался что-либо разъяснить. Разъясняя, и сам начинал понимать. Считался сильным учеником. Это сыграло со мной злую шутку. Перед экзаменом по математике я долго не мог уснуть.
Слушатели были разбиты на отделения по 30 человек. Командир отделения Дусаров разработал тактику сдачи экзамена: первыми должны сдавать слабые слушатели, потом средние, а сильные должны сдавать в конце дня. Преподаватели не могли начать с двоек. А на фоне слабых учеников средние выглядели хорошими. Я был назначен сдавать в последнюю очередь. Экзамены принимались в старом здании на верхнем этаже. На первом этаже были столовая и кухня. Чад из кухни поднимался на верхний этаж. Я, не выспавшись, ходил и дышал этим чадом целый день. Голова стала чугунной. Я пошёл в казарму, но поспать не смог. Слишком велико было нервное напряжение. Билет мне достался очень лёгкий, негде было развернуться. Чтобы блеснуть эрудицией я залез в соседний вопрос. Не учёл состояния мозга и заблудился. Мозг работал в несколько раз медленнее, чем обычно. Профессор стал задавать дополнительные вопросы. Я ответил на все, но времени ушло много. Профессор успел принять экзамены у нескольких слушателей, пока я соображал. Он поставил мне "тройку". Все были удивлены. Дусаров пошёл к профессору, но... экзамен я пересдал позже на пятёрку. Но золотой медали не получил, так как правила его получения запрещали пересдачу. Благодаря такой тактике сдачи экзаменов наше отделение заняло первое место, но я лишился "золота".
В 1959 году я получил диплом с отличием и был направлен в научно-исследовательскую часть (НИЧ) Государственного Научно-исследовательского испытательного полигона № 10 МО СССР (ГНИИП-10). На полигоне у озера Балхаш строился город под псевдонимом «Париж». В Париже жилья ещё было мало, поэтому НИЧ базировалась в Москве. Меня с двумя товарищами прикомандировали к институту химической физики (ИХФ). ИХФ занимался разработкой приборов для измерения параметров атомного взрыва. Мы там выполняли отдельные поручения. Я калибровал датчики для измерения параметров светового импульса атомного взрыва. После испытаний, проведённых вблизи «Парижа» на большой высоте, нам дали премию. Я получил 400 рублей, составлявших 20% от получки.
Мы регулярно посещали министерство обороны. Чиновники нас спрашивали о работе института. Мои товарищи рассказывали о сотрудниках, о влиятельности каждого из них, а я о физике. В министерстве нам тоже давали поручения готовить приказы по 4-му ГУМО (Главное Управление Министерства Обороны). Командовал 4-ым ГУМО генерал Байдуков, когда-то летавший с Валерием Чкаловым через северный полюс в Америку. Подготовка приказов казалась мне очень муторным делом и совершенно непонятным. Нужно собирать визы чиновников, которым доверяют вышестоящие чиновники. Влияние чиновников постоянно меняется. Ни в какой книге оно не описано. Всё надо определять по разговорам в кулуарах. Я - человек не общительный, поэтому участия в этой работе не принимал. Я читал трёхтомник физика Ландау – лауреата Нобелевской премии и поэтому моя работа в министерстве ограничивалась консультацией чиновников по вопросам физики. В министерстве у нас был знакомый капитан, занимавшийся созданием института по изучению ракетно-ядерного оружия. Он определял размеры здания, количество кабинетов, буфетов, туалетов. Рядом должны были быть построены жилые дома для сотрудников, детсад, школа. Он же искал организации, способные построить эти объекты. Рутинная работа.
Жили мы с женой сначала на квартире по временной прописке. Когда прописку продлить отказались, нам выделили комнату в бараке под Москвой в Подрезково. Вдруг Москва расширилась, и мы стали москвичами с постоянной пропиской. Но ездить до министерства было далеко и долго. Москва мне не нравилась толчеёй душным воздухом. Мосэнерго отапливал Москву подмосковным углём, да и машины тогда сильно чадили. Поэтому когда нас вызвали в «Париж» 23.03.60, я поехал и там остался. Мне поручили измерять инфракрасное излучение головных частей баллистических ракет, запускаемых из под Сталинграда. Работа мне понравилась. Однажды меня вызвал начальник НИЧ и, держа трубку возле уха, спросил, хочу ли я в Москву. Думая, что меня хотят послать в командировку, я отказался. Начальник сообщил в Москву, что я туда не хочу. Оказалось, что речь шла о моём согласии работать в институте, который создавал вышеупомянутый капитан. Он уже занимался комплектованием штата этого института. Так нечаянно я отказался от московской прописки, от квартиры в Москве и от приличной должности в привилегированном московском НИИ. Когда Илья (брат жены) с супругой Катей узнали об этом, возмущению их не было предела. Сами они потратили на это несколько лет трудных хлопот, хотя были лётчиками, прошедшими всю войну, и с войны знакомы с Гризодубовой. Гризодубова помогла Илюше устроиться в Лётно-испытательный Центр. В 1955 году Илья сбросил водородную бомбу, когда Хрущёв был в Индии. Они убеждали мою Нину бросить такого, как я, мужа-идиота. С московской пропиской можно выбрать умного красавца. Но Нина не захотела лишать нашу дочь Любу родного отца и приехала в «Париж». Сейчас мы не жалеем о Москве. В «Париже» была интересная работа и уникальная рыбалка.
По результатам измерения инфракрасного излучения я написал отчёт и получил за него благодарность в приказе. Позже ленинградский Государственный Оптический институт (ГОИ) сделал инфракрасный взрыватель. Надо было испытать его на помехоустойчивость по отношению к Солнцу – мощному излучателю в инфракрасном диапазоне. Запланировали три попытки. Для испытаний выделили три баллистических ракеты и три противоракеты. Время пуска должно быть выбрано так, чтобы в момент встречи головной части с противоракетой Солнце било в глаза инфракрасному взрывателю. Никто на полигоне рассчитывать это время не умел. Время пуска выбрали интуитивно. Для расчёта нужна сферическая тригонометрия. Я увлекался астрономией и мне удалось доказать генералу, командующему пуском, ошибочность назначенного времени. Генерал мне поверил и назначил момент пуска, рекомендованный мной. Он оказался верным. Так я сэкономил государству 4 ракеты, чем, думаю, многократно окупил свою зарплату и сегодняшнюю пенсию.
Тем самым я заработал некоторый политический капиталец. Когда из министерства обороны пришёл совершенно секретный особой важности приказ найти и обезвредить причину появления воды в пороховом реактивном двигателе ПРД-33, вспомнили меня. Особая важность вопроса вытекала из того, что эти пороховые двигатели применялись для вскрытия шахт, в которых располагались баллистические ракеты с термоядерным зарядом. Чтобы ответный ядерный удар был неотвратим, шахты закрывались многотонными железобетонными крышками, которые надо было снять в течение нескольких секунд. ПРД-33 подходил для этой цели как нельзя лучше. Он даёт тягу 40 тонн в течение 4-х секунд и способен легко отбросить эту крышку в сторону.
Но в двигателе обнаружили воду. Ракеты должны стоять десятки лет. Вода приведёт к коррозии корпуса двигателя, в котором давление во время запуска 100 атмосфер. Корпус может лопнуть. Произойдёт взрыв с тротиловым эквивалентом 1 тонна. Разрушатся баки межконтинентальной ракеты. Соединение окислителя с горючим приведёт к взрыву с тротиловым эквивалентом 1000 тонн. Будет пропущена вражеская ракета, несущая бомбу с тротиловым эквивалентом 1000 000 тонн. Понятна цена вопроса?
Мы о причине особой важности и даже о самой важности ничего не знали. Задача была поставлена 4-ём предприятиям. Трём московским, старейшим, много раз награждённым, и НИЧ - три года от роду. В НИЧ была сформирована команда из 4-х человек. Подобралась команда как у Мюнхаузена в одном из его рассказов: сверхбыстрый скороход, сверхметкий стрелок, сверхмощный силач и ветродуй, который мог дуть так, что разгонял парусники. Старшим команды был подполковник Майков, по прозвищу «Мюнхаузен». Он мастерски хвастал приключениями, случившимися с ним, чем и заслужил своё прозвище. Вторым был майор Сорокин. Он раньше служил главным инженером авиационной дивизии и знал, где лежат тысячи видов запчастей и материалов, необходимых для обслуживания самолётов. Третий капитан Курбаков – мастер «золотые руки», за которые имел прозвище «Кулибин».
Четвёртым был я - уникум из уникумов. В истории и литературе не нашлось подходящего аналога, поэтому я имел прозвище «Кирилыч». Однажды, будучи майором, после окончания рабочего дня я засиделся на вычислительном центре (ВЦ) и забыл сдать папку с совершенно секретными документами. "Секретчик" доложил об этом куда следует. Был приведён в действие план «Перехват», потому что исчез майор с папкой совершенно секретных документов. Искали по всему полигону. Была задействована вся секретная агентура. Майков, тот самый «Мюнхаузен», дежурил около моей квартиры несколько часов, так как жена с детьми тоже где-то задержалась. Только тогда, когда лично знавшему меня заступившему на дежурство по гарнизону Засову пришла в голову мысль посмотреть на вычислительном центре (ВЦ), меня нашли. Все обрадовались находке меня. Ни одного слова упрёка! Ругать «Кирилыча» бесполезно. Он такой ... какой есть.
То, что Майков был тайным агентом КГБ, я догадался десятки лет спустя. Американские психологи по характеру восприятия информации делят людей на экстравертов и интровертов. Экстраверты запоминают информацию и не тратят времени на логическое согласование. Интроверты тратят очень много времени на логический анализ информации. Времени на получение новой информации остаётся мало, поэтому интроверты многого не знают. Типичным интровертом является известный сыщик Коломбо. Экстраверты ведут себя соответственно обстановке и не замечают, что их слова, произнесённые в одной обстановке, противоречат произнесённым в другой. Тогда в курилке все говорили, что наша наука отстаёт от американской. А на политзанятиях утверждали, что капитализм отжил свой век и не может иметь передовую науку. Я сказал на политзанятии, что капиталисты тоже хотят жить. Наука есть средство выживания, и поэтому закона отставания науки при капитализме нет. Все посмотрели на меня как на монстра. Такое говорить на политзанятиях не принято. Майков, встретив меня в коридоре, сказал, что в каждом отделе организаций, связанных с секретами, есть тайный агент КГБ. Кроме того, разработана аппаратура направленного подслушивания, которая снабжённому ей посетителю позволяет слушать разговоры за любым столиком ресторана или столовой. Я был горд за нашу технику и недремлющее око ЧК. Только через десятки лет я понял, что это было мне предупреждение об опасности антисоветской деятельности. Откуда Майков мог знать об агентуре и спецаппаратуре? Только из КГБ. И сообщил он мне это тоже по заданию. Я государственный человек и не боялся КГБ. Говорил то, что думаю. Шапкозакидательство вредно.
Перед командой была поставлена ещё одна важная задача. В армии накопилось много ракет, гарантийный срок которых истёк. Выбрасывать их жалко. Министр приказал оставить их на вооружении. А вдруг они будут отказывать в бою? Произойдёт катастрофа. Надо было оценить снижение надёжности ракет со временем, для чего построить площадку, на которой стояли бы несколько десятков ракет в условиях, приближённых к боевым. Сотрудники НИЧ не имели ни командной, ни материальной власти. А для постройки и эксплуатации площадки нужно было задействовать десяток воинских частей. Заставить работать их командиров чисто психологическим воздействием, не раскрывая сути важности задания, мог только «Мюнхаузен» со своим мастерством вешать лапшу на уши.
Площадка длительного хранения ракет была построена в короткий срок. Приехала высокая комиссия из Москвы, состоящая в основном из полковников. Начала проверять наличие воды. Я, как младший по званию, шёл последним. Полковники сами откручивали сопла двигателей, которыми прижималась мембрана, герметизирующая двигатель, подобно крышке консервной банки. Осмотр проводился утром, когда порох и воздух внутри ещё не прогрелись. Это тоже было элементом везения. В герметичных двигателях мембрана была присосана к корпусу, так как холодный воздух имеет меньшее давление. Её приходилось отдирать силой. В таких двигателях была вода. Там где крышка отпадала сама, воды не было. Полковники были экстравертами. Известный сыщик Коломбо никогда не будет полковником. Я интроверт и у меня в подсознании возникло беспокойство: в наблюдаемых фактах есть какое-то противоречие! У полковников такое чувство не возникло. У интровертов хорошая мысля приходит опосля. Только чрез несколько часов я понял причину моего подспудного беспокойства. Вода обнаруживается в герметичных двигателях. Значит, она выделяется из пороха. В негерметичных двигателях она высыхает. Но сотни лет люди знали, что порох сухой как порох и поэтому у полковников не было ни малейшего сомнения в том, что вода попадает извне.
Я доложил о своих наблюдениях начальнику отдела и сказал, что дело в химии, а мы все электронщики и в нашей библиотеке нет книг по химии порохов. Надо поискать информацию в Ленинской библиотеке в Москве. Начальник сказал: лети в Москву. Мне дали записку на получение посадочного талона. Полёты на реактивном лайнере были бесплатными. В пункте раздачи талонов желающих слетать бесплатно в Москву было много. Толпа. Все кричали: «Мне, мне!» и протягивали свои записки. Раздатчик говорил, что талоны кончились. Я стоял и не знал, что делать. Вдруг раздатчик поманил меня пальцем и выдал мне талон. Значит, информация о моей миссии своевременно дошла до адресата. В Ленинской библиотеке я слово «порох» не нашёл, но нашёл слова «коллоидное вещество». Познаний в химии у меня хватило, чтобы понять их сходство. Я выяснил, что выделение воды из пороха теоретически возможно, но нужен конкретный эксперимент.
Вернувшись из Москвы, я рассказал, что для эксперимента необходимы 30 точных манометров. Если их заказать на заводе, пройдёт год. Кроме того, для их калибровки нужна метрологическая лаборатория 1 класса, а метрологическая лаборатория полигона только второго класса. Постановка эксперимента в заданные сроки невозможна. Полная безнадёга! Но как фантастический вариант высказал мысль: «Вот если бы достать ртутные манометры, калибровка бы не потребовалась». На другой день майор Сорокин, "эксглавинж" авиадивизии, принёс целую вязанку стеклянных трубочек нужного диаметра. Я удивился, но сказал: а как же их согнуть и где взять ртуть? Сорокин сказал: «Поехали на аэродром». Приехали мы в его бывшую вотчину, зашли в какую-то комнату, а там посреди её стоит 5-литровая бутыль, на 2 трети наполненная ртутью! Стоят вытяжные шкафы со спиртовками. Мы на этих спиртовках размягчали стеклянные трубки. Часа за два нагнули столько, сколько было надо. Потом «Кулибин» вклеил манометры в мембраны двигателей и сделал в мембранах застеклённые герметичные окна. Таким образом задача постановки эксперимента была решена за несколько дней!
Очень скоро эксперимент подтвердил мою гипотезу самым наглядным образом. Но как теперь убедить министерство? Могут к чему-нибудь придраться. Я полетел в Москву на разведку. Доступ в любое совершенно секретное предприятие был облегчен тем, что мы полгода гуляли по коридорам министерства, и там было много знакомых. Однажды за столом в буфете министерства один полковник сказал: «Вы даже не догадываетесь, какую ценность вы представляете для иностранных разведок. Достаточно взять кого-нибудь из вас за чувствительное место и можно достать любую тайну». Приехал в министерство. Из проходной позвонил знакомому. Он вышёл с бланком пропуска. Объяснил ему, куда и зачем мне нужно. Он заполнил бланк пропуска и объяснил, как туда проехать и по какому телефону позвонить из проходной - там будут ждать. Первым делом я поехал на предприятие, которое разрабатывает и делает корпуса для двигателей. Именно его все и считали виновным. Приятно приносить радостную весть. Я сообщил об эксперименте, из которого следует, что они не виноваты в появлении воды. Они обрадовались, но сказали, что не могут помочь доказать мою правоту, т.к. могут подумать, что меня купили. Такие предприятия имели право любого гражданина обеспечить квартирой, престижной работой и московской пропиской. Обычно в фильмах показывают несчастную лимиту, но была и счастливая!
На другой день я поехал на предприятие, которое разрабатывает и производит порох. Оно ещё до войны делало порох для знаменитых Катюш. Сначала пошёл в секретную часть: ведь я электронщик и надо было изучить терминологию пороховиков. Мне выложили все совершенно секретные труды предприятия. Я просмотрел диссертации, освоился с образом мыслей химиков и на следующий день пошёл с ними разговаривать. Со мной были очень вежливы, потому что я был «страшным» лейтенантом. Именно лейтенанты подписывают первыми протоколы испытаний со знанием дела. Все остальные подписывают, не глядя. Ни полковники, ни генералы не имеют права оказывать на лейтенантов какое-либо давление. За этим следила дивизия КГБ.
Сотрудники выслушивали меня. Говорили: «Интересно, интересно». Но не говорили ни да, ни нет. На другой день я пришёл с решительными намерениями добиться определённости. А мне стали говорить, что всё это чепуха. Случайность. Статистика мала – курам на смех. Не слушали ни какие мои доводы. Вижу, что дело не в технике, а в политике. Какой же сотрудник возьмёт на себя смелость заявить об ошибке института по вопросу, стоящему на контроле в правительстве! Я пошёл к военпреду. Он же поставлен для защиты интересов военных. Зашёл к нему, а он схватил телефон и стал кричать: «Что там у вас творится! Опять прогар? А сроки?!» Потом тем же тоном обернувшись ко мне, не спросив, кто я, не задав ни одного вопроса, стал кричать: «Что ты тут шляешься мелешь всякую чепуху. Вот напишут, что ты профессионально не пригоден для научной работы, и полетишь из своей НИЧ в медвежий угол, где Макар телят не пас!»
Я был ошеломлён. Меня, лейтенанта, готового поднимая взвод в атаку, первому прыгнуть из траншеи с автоматом на шее под огонь пулемётов и снайперов, пугать медвежьим углом! Не военпред, а продажная тварь. Я итак служу там, где Макар телят не гоняет, и даже медведи не живут. Дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут. В Средней Азии есть скала, на которой вырублено: «Сослан сюда на два года за любовь к женщинам. Поручик Иванов». А ниже добавлено: «Сослан сюда. Насколько и за что, не знаю. Лейтенант Петров». Я вышёл от военпреда молча. Что делать, ума не приложу. Иду по коридору. Вдруг вижу красивую дверь с надписью золотыми буквами: «Главный инженер».
Вот он-то мне и нужен! Главному инженеру некого бояться. Он обязан иметь государственный подход к делу. Захожу. Красивый, просторный кабинет. За столом сидит красивый мужчина средних лет, а перед ним старичок. Разговаривают о мётлах, граблях, мусоре. Наверное, старший дворник. Важность санитарии и гигиены я понимаю. Когда нас привезли под Сталинград, и мы стояли лагерем, все удобства были в степи. Рядом канал, в котором в жару мы купались. Началась дизентерия. Дивизия потеряла боеспособность. «Пулемётчиков» возили на грузовиках в Сталинград. Трёхэтажное здание госпиталя было переполнено. И я там был. Я подумал, что никогда не буду начальником, чтобы не заниматься гигиеной. Гигиена важна, но очень дурно пахнет.
Наконец они закончили разговор, и главный инженер повернулся ко мне. Я доложил, кто я и по какому вопросу. Старичок отошёл в дальний угол кабинета, сел на стул и стал «кемарить». Я подошёл к доске и стал подробно излагать суть вопроса. Главный инженер слушал внимательно, задавал умные вопросы. Чувствую, что мне удалось всё объяснить первый раз за всё время. Главный инженер поблагодарил меня и попросил присесть. Я пошёл к стульям. Наконец-то нашёл умного человека! Душа моя воспарила! Боясь стукнуться головой о потолок, я посмотрел вверх. А главный инженер обратился к "дворнику": «Иван Иванович, а вы как думаете?» Душа моя ушла в ноги, они отяжелели и я сел на стул. Главный инженер оказался самым главным политиком. Старичок стал мне излагать главу из учебника для 4-го класса начальной школы о круговороте воды в природе. Я удивился его памяти. Наверное, недавно окончил школу по программе ликбеза. Когда он закончил изложение, я повернулся к главному инженеру и спросил: «Нет ли у вас КОМПЕТЕНТНЫХ специалистов в этой проблеме?» У главного инженера губы дрогнули в улыбке, но он быстро закрыл рот рукой, стёр улыбку с губ и сказал: «А как же, конечно есть. Например, тот-то и тот-то». « Да, я с ними уже разговаривал!». «Что, не рубят? Ну, извините. Чем богаты, тем и рады!» Хохмач. Настроение у меня совсем испортилось. На другой день я поехал в министерство поплакаться какому-нибудь майору в жилетку. Чиновники не имеют права решать технические вопросы. Их задача знать людей, ответственных за решение любых вопросов.
Зашёл в отдел, который курирует эти вопросы. Там обычно сидело 2 – 3 человека, а тут набилось человек 15 – 20! Все слушают полковника, рассказывающего что-то очень интересное. Выражение лиц точь-в-точь как на картине «Охотники на привале». Я захотел прислушаться, но полковник взглянул на меня и застыл в оцепенении на полуслове. Все уставились на меня. Полковник сказал: «Так вот же этот компетентный лейтенант! Ты где вчера был?» Я ответил: «В таком-то институте». «С главным инженером разговаривал?» «Да». «А кто там ещё был?» «Никого не было». «Ну, как же. Вспомни! Там кто-то был ещё?» «Ах, да. Был ещё дворник какой-то». Тут все набрали воздуха в грудь и как грохнут от смеха! Хохочут, животы поджимают, слёзы вытирают! Я испытал кайф шутника, самый сильный за всю жизнь. Это такое удовольствие! Сказал слово, и все со смеху валятся! Только вот в чём юмор, не пойму. А они посмотрят на моё недоумение и ещё сильнее хохочут! Первым перестал смеяться полковник: «А знаешь, кто это был? Самый лучший специалист по порохам в Советском Союзе! А, поскольку наши пороха лучшие в мире, то он самый компетентный спец на всей Земле. Знаешь, что сказал генерал, начальник управления военной приёмки? Он велел написать на твоём командировочном предписании, чтобы тебя в Москву больше не пускали. Здесь своих клоунов полно. Вон недавно новый цирк открылся на Воробьёвых Горах!»
Тут мой мозг перешёл в четырёхмерный режим отображения пространственно-временного континуума. Как будто я вижу одновременно все кадры объёмного цветного фильма. Я вспомнил, что когда жил ещё в Подрезково, у меня перечеркнули справку о допуске к секретным материалам как просроченную, без которой в «Париж» не пустят. А завтра надо быть там! Кто-то мне посоветовал хлоркой вывести этот жирный крест. В бараке, в котором мы жили с Ниной, на 8 комнат была одна уборная. Там всегда стояло ведро с хлоркой. Я развёл её немного, но результата не получил. Успешной оказалась другая технология. Надо крошечку сухой хлорки смочить непосредственно на бумаге и под ней образуется бело пятно. Так по миллиметру за ночь я вывел этот "крест". Утром улетел, так как при посадке в самолет проверять сроки действия справок некогда. Но теперь в туалетах Москвы хлорки нет! Положение безвыходное. Я схватился за нагрудный карман. Но офицеров много, а я один. Всё же решил не сдаваться. Укушу и убегу. Скрипнул зубами, проверяя их боеготовность.
Полковник понял моё состояние: «Не бойся. Ничего мы писать не будем. Только ты не говори, что мы тебя видели». Я вышёл в коридор. А вдруг генерал велел секретарше, что-нибудь написать? Но она могла и забыть. Надо не возбудить её интерес волнением. Я успокоился, как следует и, подавая предписание в окошечко канцелярии, самым безразличным тоном попросил отметить убытие, так как я сегодня улетаю. Она отметила. Я совсем успокоился и пошёл прощаться с товарищами и знакомыми.
На следующее утро вышёл на работу на 40-ю площадку... (продолжение следует).