Моя работа (окончание)
На следующее утро вышёл на работу на 40-ю площадку. Офицеры смотрят на меня, улыбаясь. Отвернутся и смеются. Связь с Москвой хорошая! Слухи о моих похождениях обогнали маня, и растеклись по всему полигону. Жаль, что сам я не слышал ни одного варианта анекдота обо мне. Я понял, что пороховой институт сначала хотел дискредитировать меня официально, но не солидно такому орденоносцу связываться с лейтенантом из пустыни. Кроме того, это могло бы привлечь внимание органов, компетентных в более опасных вопросах. Я подставился сам, и они не упустили удачу. Смех очень мощное оружие поражения. Однако, не на того напали. Я написал толстый отчёт об эксперименте. Пять месяцев писал. Товарищи мне помогали. Строили графики, таблицы. Читал отчёт внимательно только один начальник отдела. Остальные подмахивали, не глядя. На первом листе список исполнителей. Больше десятка человек. Все начальники: полковники, подполковники. И последний я, старлей. Генерал-лейтенант Дорохов, начальник полигона, его утвердил. И пошёл мой отчёт в Москву от имени ГНИИП-10, единственного в стране полигона, носившего титул научно-исследовательского.
Недели через две товарищи говорят мне, что генерал, обозвавший меня клоуном, приказал всем военпредам изучить мой отчёт, и сдать зачёт. Вот это да! Такого ещё не было! Дело в том, что я выявил в испытаниях ракет любопытную зависимость результатов испытаний от даты приёмки ракет. Ракеты, принятые в конце года, отказали все. Из принятых в конце кварталов отказала половина. А все, принятые в середине кварталов, испытания выдержали. Вывод однозначен: отказы являются результатом штурмовщины и беспринципности военпредов.
А ещё через две недели состоялось совещание межведомственной комиссии, на котором представители всех заинтересованных министерств обязали главного инженера, хохмача, снизить допустимую влажность пороха вдвое! Мой триумф был полный. Когда эта информация разошлась по полигону, а это 5000 офицеров, из воинских частей начали поступать заявки на проведение лекций сотрудниками НИЧ. Командир части вызвал меня и велел прочитать лекцию на 7-й площадке, где собираются и готовятся к пуску ракеты. Я приехал. Огромное здание ангара было забито людьми. Аншлаг! Я прочитал лекцию. Мне задали несколько вопросов. Но я чувствую, что из вежливости. На самом деле эта лекция им не нужна и не интересна. Потом ещё на одной площадке попросили прочитать лекцию. На этом всё кончилось. Людям просто хотелось посмотреть на человека, переспорившего три орденоносных института. Это я понял только несколько лет спустя. А тогда просто некогда было подумать, потому что навалились другие проблемы, порождённые описанными событиями.
Из меня начали растить основоположника научной школы. Всем хорош, но совершенно не умеет управлять людьми. Меня избрали секретарём партгруппы, чтобы хоть как-то развить эту способность. Пришёл полковник из политотдела и начал меня учить. Составили план работ на месяц. Запланировали партсобрание с повесткой дня: «Антикоммунизм – оружие империализма». Я назначил дату и час начала собрания. Вывесил объявление. Доклад взял на себя. Мне во время учебы в ХВАИВУ нравился предмет «марксизм-ленинизм». Я никогда не готовился к экзаменам по нему. Отдыхал, потому что все нужные истины навязли в зубах. Приду на экзамен, возьму билет: «Билет номер такой-то. Разрешите отвечать?» «Пожалуйста». Я как дам наизусть абзац из лекции! Профессор ставит в зачётку 5 и говорит: «Свободен!» Сдавать этот экзамен для меня было одно удовольствие.
А тут забегался по мелочам и забыл про собрание. Прихожу в отдел, а на меня все смотрят: «Сколько времени?» «Три часа» «А собрание должно начаться в два. Давай начинай!» А я даже приблизительно не подумал о чём говорить в докладе. Меня как молнией ударила мысль: это же ИДЕОЛОГИЯ! За что мы должны идти на смерть и убивать миллионы людей! Стою в полной прострации. Товарищи думают, что я собираюсь с мыслями. Но вскоре поняли, что мыслей у меня нет. Подполковник Демешев встал и сказал: «Докладчик не подготовился. Давайте закроем это собрание и откроем другое с повесткой дня: «Персональное дело коммуниста Козицына, сорвавшего партсобрание». Начальник отдела, полковник Шамин, сказал: «Не будем заводить персональное дело. Он понял ошибку и больше не повторит». Я был очень ему благодарен и решил раздраконить этот вопрос по всем правилам науки.
Несколько месяцев я лопатил литературу. В том числе первоисточники. И пришёл к парадоксальному выводу: либо коммунизм уже построен во всех развитых странах, либо его построить невозможно. Всё зависит от того, кто будет определять уровень способностей и потребностей человека в формуле коммунизма: «От каждого по способностям, каждому по потребностям». Если эти уровни определяет государство, то он уже построен во всех развитых странах. Общество же, в котором потребности и способности определял бы каждый сам себе, построить невозможно, потому что труд не может быть игрой, из которой в любой момент можно выйти, а потребности человека беспредельны.
Идеи коммунизма овладели лучшими умами планеты в ХIХ веке, когда трудящиеся работали по 16 часов в сутки и умирали от голода и холода из-за перепроизводства товаров. Эти идеи владели умами и в 30-х годах. По какому пути можно было идти? По пути Гитлера? Или по пути США, где от холода и голода умерло миллион человек? В СССР же производство росло по 30% в год! Лучшие умы смотрели на него с надеждой. Разведка СССР была сильнейшей в мире, так как многие сотрудничали с ней по идейным соображениям.
А в 60-х годах коммунизм стал ассоциироваться с Китаем, где в 1959 – 1961 годах умерло от голода 30 000 000 человек. Гонка вооружений обескровливала экономику СССР. На Западе благосостояние людей выше. За что наши люди будут воевать? За Родину? Но Запад не совершит ошибки Гитлера, не будет вести войну на уничтожение неполноценных рас. Они возьмут лозунг освобождения от коммунизма. Я думал, что начнётся с Китая. Преувеличивал классовый подход. В Китае никогда буржуазия не ликвидировалась как класс. В США сильная китайская диаспора. Что стоит через неё наладить связи с буржуазией и обогатившейся правящей верхушкой Китае, снабдив которую оружием, направить против СССР? Мао может крутануть в любую сторону. Соединение американской техники с китайским пушечным мясом смертельно опасно для России.
Я пытался объяснить опасность товарищам, но не мог. Весь политический понятийный аппарат был настроен на конфронтацию, хотя многие считали социальный строй Запада более совершенным, а его сырьевые и энергетические ресурсы, превосходящими наши. Мирное разрешение конфликта считалось невозможным. При попытке доказать, что между современным капитализмом и нашим социализмом нет большой разницы, что продолжение конфронтации смерти подобно, я сошёл с ума в буквальном смысле!
Было это так. У меня «просветлело» в голове. Мне показалось, что я нашёл железную логическую схему доказательств. Я ждал с нетерпением политзанятий, чтобы обрушить её на головы оппонентов голосом, окрепшим, над реями рея. Дождался. При первом же вопросе я поднял руку и вышёл к доске. Нарисовал график прямой линии, по-видимому, для доказательства непрерывности процесса совершенствования производственных отношений, и начал объяснять: «Социализм, капитализм». Говорю и слышу свой беспомощный хрипло-писклявый голос. И никакой логики. Боковым зрением вижу тревожно-удивлённые глаза товарищей. Руководитель политзанятий был новый. Он возмущённо сказал: «Что это такое! Офицер с высшим образованием двух слов связать не может!» Сзади слышу: «Чшш…». Обращаю внимание со стороны на себя: стою, переминаясь с ноги на ногу. Руки болтаются. Пытаюсь что-то сказать. Не получается, потому что во рту и горле всё пересохло. Со мной что-то творится. Вышёл в коридор и сел на подоконник.
Мозг заработал в режиме форсажа. Я вспомнил рассказ о том, что в престижных институтах Москвы бывают аналогичные случаи. Там сильная профессура, которая не просто излагает материал, а зажигает студентов жаждой усвоения сложнейших теорий. Некоторые студенты перенапрягаются. У них возникает своё видение проблемы. Выходит такой студент к доске и начинает молоть чепуху. Диагноз ясен. Приходят люди в белых халатах и уводят новоявленного корифея под белы ручки. Когда раньше меня предупреждали об опасности противоречий с ЦК КПСС, намекая на места не столь отдалённые, я думал: «Ну и что! Я на суде толкну речугу, как Павел Власов в романе Горького «Мать» и пусть расстреливают. Я и у стенки скажу: «Деньги не отомрут! Государство не отомрёт!»» Теперь же я понял, что не будет ни суда, ни эшафота. Меня заберут в психушку, вылечат и пошлют командовать взводом. Командовать я не умею, должности командира роты мне не видать как своих ушей. Я вечно буду старлеем. Это не беда. Беда в другом. У жён офицеров тоже есть субординация в соответствии с положением мужей. Это не обидно, когда старшие по возрасту учат жить молодых, потому что так всегда было. Но когда 30-тилетняя майорша будет смотреть свысока на 40-калетнюю лейтенантшу, Нина будет сильно страдать.
Но это беда личная. Гораздо страшнее беда общественная. Слова Горького: «Пускай ты умер, но капли крови твоей горячей, как искры вспыхнут во мраке моря, и много новых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света!» -- не более чем романтика. В жизни, как правило, кровь гасит жажду свободы, света. Жёны офицеров будут говорить им: «Не высовывайся, а то видишь, что случилось с Козицыным!» И будут все молчать в тряпочку. И ещё я понял, что пытаться повернуть систему, все равно, что становиться на пути паровоза. Раздавит и не заметит. Ведь система это миллионы умов. Не может каждый из них крутить умами других себе подобных. Такова любая система. Не надо решать не разрешимую задачу. Политика не моя профессия. Она должна быть для меня просто хобби. Надо соблюдать режим труда и отдыха. И я пошёл домой спать. Через несколько дней Нина спросила меня: «У тебя голова не болит?» я понял, что информация растеклась. Круг замкнулся. Я пошёл в поликлинику, чтобы слухи не росли. Мне дали таблеток. Я взял одну в рот. Появилось странное ощущение. Я существую, но не мыслю! В голове вакуум. Таблетки я выбросил. Мыслить – моя профессия.
В качестве хобби я три раза окончил вечерний институт Марксизма-Ленинизма. Не смотря на споры с преподавателями, каждый раз мне выдавали диплом с отличием. Более серьёзной была работа над диссертацией: «Технико-экономическая эффективность контроля ракет». Подготовка к защите начинается с оформления документов. Первым документом должна быть партийно-служебная характеристика, которую должен написать начальник отдела. Я попросил его об этом, но ответа не получил. Секретарь парткома спросил меня: «Что тянешь с диссертацией?» «Шамин не даёт характеристику. Его же нельзя ни упросить, ни подкупить, ни заставить». «Это его служебная обязанность! Ни кто не просит его поступаться принципами. Пусть пишет, как хочет. Решать будет партком».
Шамин написал характеристику. Мне она очень понравилась. С сияющим лицом я побежал к командиру части. Он прочитал и говорит: «Ты что принёс? Такую характеристику для тюрьмы дают, а не учёным». Я обалдел. «Тут написано: «Равнодушен к авторитетам». Мне эти слова особенно понравились. Ведь, Маркс сказал: «Подвергай всё сомнению». Аристотель: «Платон мне друг, но истина дороже». Молчу в недоумении. Командир говорит: «Вычеркни эти слова и его подпись. Я сам подпишу». Я так и сделал. Важность этих слов я понял лет 20 спустя. Вместо них должны были стоять другие: «Делу партии Ленина предан». Шамин был ленинец в хорошем смысле этого слова. Он считал, что убеждение принуждением является поражением идеи. Несмотря на наши разногласия по существу коммунизма, он никогда не занижал оценку моей службы. У нас были очень хорошие отношения, но поступиться принципами он не мог.
На защите я провалился. Это была сенсация полигона. Единственный случай провала в истории его учёного совета. И кто провалился? Триумфатор, победивший Москву! Диссертация называлась «Технико-экономическая эффективность контроля ракет». Причина была в том, что в учёном совете заседали участники войны, не любившие считать деньги. Перед защитой мне говорили: «В тебя стреляют, а ты деньги считаешь?» Лозунг: «Всё для фронта, всё для победы!» им нравился тем, что позволял транжирить деньги, не забывая себя. Это для народа он оборачивался тяжёлым трудом и лишениями. Господство военных в государстве было одной из причин краха СССР. Они не могли понять важности уровня благосостояния народа в идеологической борьбе систем.
Через месяц после моего провала вышла инструкция ВАК (Всесоюзная Аттестационная Комиссия), которая обязывала учёные советы давать мотивированное объяснение отклонению диссертаций. Мне советовали представить диссертацию к защите повторно. Но я не мог. Слишком тяжёл был психологический удар. Я обиделся. Душа моя отторгла экономику. И ещё одно обстоятельство повлияло на моё поведение.
Алкоголь. В детстве я читал Гоголя. «Ты шо такого парубка забракував? Выпил кварту сивухи и глазом не моргнул!» В 12 лет я захотел испытать себя: парубок я, чи ни? В летний Серьгов день, престольный праздник нашего села, мужики имели право пить водку. Жёны не имели права возражать. Запасы водки делали загодя. Я утром, когда все разошлись, налил себе в кружку четверть литра и выпил с большими муками, в несколько приёмов, но до дна. Мне стало весело. Пошёл на улицу. Дети закричали: «Он пьяный, он пьяный!» «Да не пьяный я». «Пройди по бревну!» Я прошёл, но мне стало плохо. Пришёл домой и залез на полати. Пришла мама поставила вблизи меня на печь таз с водой. Меня сильно вырвало, и я уснул. Утром проснулся. Отчим, лёжа на кровати, говорит маме: «Ксеня, голова трещит, рассольчику бы!». Мама быстро сбегала в погреб, принесла рассолу. Я тоже сказал: «Голова болит!» Мама сказала: «Вот возьму хворостину, отделаю тебе задницу, сразу вылечу! Почему сухих дров не нарубил на растопку?» Пришлось идти рубить дрова. С тех пор четверть века у меня был комплекс неполноценности по отношению к водке. Я не любил застолий, так как там надо было пить водку. Отказываться стыдно.
Но однажды, в конце 60-х годов, купил 800-граммовую бутылку вина, выпил, завёл проигрыватель на большую мощность и почувствовал кайф неимоверной силы. Мгновение остановись! Ты прекрасно! Не знал Мефистофель, чем соблазнить Фауста, потому что во времена Гёте не было электронной музыки, а ручная музыка не могла дать столько децибелл. Кумиры, сводившие с ума миллионы поклонников, обязаны своим успехом инженерам, озвучивавшим стадионы. Слава и деньги достались певцам, а истинным творцам чуда, инженерам, остались безвестность и глухота.
Я крутил пластинки весь вечер. Утром проснулся с таким жизнерадостным настроением, которого никогда ранее не ощущал. В мозгу человека имеются центры всех эмоций. Реальная жизнь не даёт для них повода, и нейроны страдают от безделья. Громкая музыка, при ослабленной алкоголем диктатуре серых клеточек, позволяет эмоциям разряжаться. Такую разрядку я стал практиковать ежемесячно. Правда, сначала были большие неприятности. Семья и соседи испытывали дискомфорт от громкой музыки. Но я решил эту проблему технически. Племянник Нины, лётчик-испытатель Володя Мусатов, дал мне маленькие наушники, вкладываемые в уши. Благодаря музыкальным лечебным процедурам я стал общительнее. Мне было уже около 40-ка лет. Я был старше и опытнее всех в отделе. В отдел приходили молодые сотрудники. Они не знали с чего начать. Я им объяснял, и они мне были благодарны.
Отдел занимался математическим моделированием процессов наведения ракеты на цель в разных условиях боя. Амбиции у нас были большие. Надеялись усовершенствовать систему управления. И хотя превзойти конструкторов нам не удалось, тактико-технические характеристики зенитных ракетных комплексов (ЗРК) мы изучили не хуже их. Это и было нашей функцией на полигоне, чтобы разработчики не всучили военным туфту. Принятый на вооружение в те годы ЗРК С-300 и в наше время, через 30 лет, остаётся лучшим в мире в своём классе.
В личном плане важным достижением была защита диссертаций многими сотрудниками отдела. Защита кандидатской диссертации это спектакль для публики. В наше время глубочайшей специализации каждая тема является отдельной специальностью. Оценить вклад диссертанта может только узкий круг лиц, работающий в теме. Они и являются участниками спектакля. Главную роль играет диссертант. Режиссёром выступает научный руководитель. Товарищи диссертанта рассаживаются среди публики и задают вопросы, ответы на которые заранее отрепетированы. Декорации, иллюстрации и репетиции делаются под руководством научного руководителя. Чтобы вопросы и ответы были понятны всем, они должны быть банальны. Оппонент является главным защитником диссертанта. Его подыскивает научный руководитель. Оппонентов в буквальном смысле не бывает, потому что изучить тему диссертации очень трудно, и желающих, делать это ради научного интереса, практически нет. Вторым режиссёром спектакля выступает секретарь учёного совета. Он пишет роль для председателя учёного совета, которым был начальник полигона, генерал. Самому генералу изучать вопрос некогда. С него снимают стружку за гибель офицеров и солдат от пьянства, разгильдяйства, техногенных катастроф. Поэтому для генерала крупным шрифтом пишутся слова, которые он должен говорить согласно протоколу.
При моей защите были трудности, потому что вторую диссертацию, как и первую, я писал самостоятельно. Но для защиты руководитель необходим. Товарищи нашли мне его. Это был мой однокашник Железнов, доктор наук, перебравшийся с полигона в Москву. Он нашёл мне оппонента, начальника того НИИ, куда я чуть было не попал. Генерал Шаракшанэ, бывший начальник 1-го управления полигона, знал меня уже больше 10 лет. Однажды он меня восхитил. В начале 60-х я сидел у него в кабинете. Вдруг заходит адмирал важный вальяжный, в парадной форме. Сел в кресло и говорит свысока: «Почему до сих пор не предоставили результатов испытаний. Я присвоил им высшую степень секретности». Шаракшенэ ответил ему как учитель недогадливому ученику: «А потому и нет, что высшая степень секретности. Она присваивается не для ускорения доставки, а для сохранения тайны». «А когда будет?» «Это тоже тайна. Доставка идёт особыми людьми спецтранспортом». Я был поражён краткостью формулировок. Краткость сестра таланта, а своевременная краткость, это уже гениальность. И вот этот генерал Шаракшанэ заходит к нам в отдел: «Где тут Козицын? Что у тебя за диссертация?» Я начал объяснять. Но краткости не получилось. Товарищи наперебой начали дополнять меня. «О! У Кирилыча столько защитников! Всё, берусь оппонировать». Высокий статус оппонента очень помогает защите.
Свою роль на защите диссертации я сыграл неважно. Железнов не прилетел на защиту. Товарищ его сказал мне по секрету, что он боится самолётов. Я понял причину. Когда мы были на практике в бомбардировочном полку, он заглянул в бомболюк. Вдруг створка люка стала закрываться и зажала его. Он успел крикнуть. Мы забегали, закричали, но ни кто из нас не знал пневматику. Мы изучали радиотехнику. Хорошо, что нашёлся техник и отключил пневматику. Железнов выпал из бомболюка. Лицо его было красным с синевой. Глаза на выкате. Сказал: «Слаба ваша пневматика», и пошёл. Бравада была показной. Он заглянул по ту сторону бытия. Это произвело на него неизгладимое впечатление.
Репетиций моей защиты не было, да и повторять заученные фразы я не люблю. Но оппоненты выручили. Особенно удачно выступил Шаракшанэ. Он больше 10-ти лет возглавлял испытательное управление и говорил языком понятным испытателям. После защиты товарищи организовали банкет в самом престижном особняке полигона. В «Домике Кисунько». Кисунько был главный конструктор системы противоракетной обороны (ПРО). Он тоже присутствовал на банкете. Банкет прошёл на уровне мировых стандартов. Первый тост пили за Нину Владимировну, создавшую условия для плодотворной работы мужа, и её героизм в преодолении трудностей быта офицерских семей. Потом пошли другие тосты. Все душевные, оригинальные, потому что присутствовала знать полигона, опытная в банкетных делах. После тостов пошли анекдоты. Свежие, не избитые, наверняка подготовленные заранее. Тостов было много, но ни кто не потерял самоконтроля. Этому способствовало наличие незнакомых молодых людей, которые не пили, а только гуляли по домику и вокруг него и играли в бильярд в соседнем зале. Всё же люди дошли до состояния, при котором душа просит музыки. Стали просить Кисунько что-нибудь спеть. Он взял гитару и дал замечательный концерт часа на два. Он пел блатные песни, большинство мне незнакомые. Запомнилась одна из них на мотив «Мурки», в которой фигурировал конкурент Кисунько конструктор Рабинович. В своё время полигон облетела фраза, задумчиво сказанная на одном из совещаний: «У Рабиновича дача сгорела. Мне кажется, что…. А всё-таки приятно!» «Мурка» пелась в такой редакции.
Раз пошли на дело, я и Рабинович. И зашли мы выпить в ресторан.
Там сидела Сара с чёрными очами, а у ней под кофтой был наган.
Чтоб не завалиться мы решили смыться, а за это Саре отомстить.
В тёмном переулке, в кожаной тужурке, мы решили Сару застрелить.
Рабинович стрельнул. Стрельнул, промахнулся и попал немножечко в меня.
Я лежу в больнице - Циля Рабинович с Сарою гуляет без меня.
После концерта все почти протрезвели и завязались серьёзные разговоры всех товарищей: генералов, старших и младших офицеров. Установление и укрепление личных контактов является важной, а иногда и главной, частью банкета. Расходились по домам под утро. Утомлённые, но в ясном уме и твёрдой памяти.
Мы с Ниной были подавлены обилием приятных впечатлений. Никакой активности проявлять не могли. Сидели, как именинники, на именинах. Нина только толкала меня в бок при каждом тосте. Шаракшанэ заметил это: «Кирилыча жена бережёт. Берегите меня, берегите меня, а не то я от водки дурею!». Нервы Нины не выдержали перегрузки впечатлениями, и на следующий день она слегла с гипертоническим кризом. Пришла в норму только через неделю. Это было в 1975-м году.
В 1980-м году я уволился из армии в возрасте 48 лет. Мне предлагали полковничью должность, на которой моя рассеянность не смогла бы нанести вреда, но я отказался. Я ещё хотел на гражданке найти интересную работу, а после 50-ти с каждым годом возможность выбора катастрофически сокращается.